Вот сколько народу на выходные ездило на природу? Пожечь костер. Искупаться. Посидеть, попеть – это реже, но тоже много. Что же удивительного в наших поездках на Черную речку? Наверное, их иррациональность. Зачем ехать в за Уральские горы посидеть у костра вечером в субботу? Нет разумного ответа. Вот, разве что – одиночество (мы – и весь мир напротив), а Уральскими горами – тоже Мы…тоже Наши. Или что-то типа любви в широком смысле – необъяснимое.

Там же нет связной картины, сценария. Нет действия и поступков – только поток быта.

Поезд – знакомый, как трамвай до дома, где, в общем вагоне кажется, это ты в прошлый раз рассыпал пятьдесят копеек мелочью на третьей полке, и пыль, кажется, протерта теми, кто в прошлый раз ехал здесь, то ли держась друг за друга, чтобы не свалиться, то ли обнимаясь, думая, что никто не видит;

билеты и злые очереди, маленькие неудобные окошечки касс, в которые надо совать собранные деньги и, нагибаясь, слушать, как по рации заказывают где-то для нас места (лишь бы в один вагон!),

пачки облезлых студенческих билетов, по которым можно ехать со скидкой, где совпадает количество билетов и людей, но студентов из нас – половина, поэтому контролеров особо бородатые ждут всегда с напряжением;

паровозные песни, когда Филичкин ворчит, чтобы не пели концертные варианты в вагоне, но, ЧТО бы не пели, всё равно люди в соседних купе слушают, а иногда пробивает проводника и тогда – чай, там, где его не подают, и «юбилейное» печенье по 7 копеек,

разговоры о том, как надо и как не надо, истории про экзамены, поездки, горы, походы, пещеры, прошлую жизнь, истории, которые пока редко повторяются или, наоборот, ещё и ещё – по заказу, для тех, кто с нами в первый раз и испуганно смотрит на этот победный фейерверк жизни;

пересадки, рюкзаки, сложенные кругом на поломанном асфальте полустанков,  

Тагил с его знаменитыми разноцветными дымами на въезде в город,

встречи, когда непонятно что тебя пробивает при виде знакомых физиономий –море восторга, как у ребенка в магазине мягких игрушек,

заброска, когда ты идешь через лес за проводником и не надо париться – где лучше остановиться – местные знают лучше, а сегодня ты гость – иди, слушай птиц, балагурь и ни о чем не думай,

установка лагеря, чтобы было красиво и удобно выходить к костру, и

бревна из леса, чтобы сидеть и смотреть на залив среди сосен,

картошка с грибами, которая, хотя и была приготовлена Бегишевой, вдруг (один

раз из сотен) оказалась невкусной и пришлось просто выбросить,

гитары, на которые летит пепел от жженых сучьев и перед тем, как взять в руки

надо сдувать его;

поток стихов Сереги Минина в общих тетрадках, …когда он заползает в палатку на

карачках и вытаскивает оттуда что-то с этими стихами, и сидит потом Галка Куприянова рядом с ним и видно, что не рядом, а плывет в этом потоке куда-то мимо;

песни, кому-то, себе, другим, песни Сашки Каллистова, Сереги Минина и кажется,

что это невозможно слушать на концерте – это нам, только нам, и мы – им – только им,

вечер, сосновый дым, разъедающий глаза, оранжевые пятна за закрытыми веками и

ритм капроновых струн, не оставляющий сомнений о том, кто остался у костра последний…

 – эта нерасслаиваемая и невоспроизводимая картина, за которую после смерти

художника чужие люди будут готовы платить, а тогда каждый из нас как Ван Гог – рисовал её и не ждал ничего, кроме ощущения счастья и собственной гениальности в его поглощении.