Придется писать и об этом. Хоть и ходил кругами вокруг этой темы, не понимая, как подойти. Придется. Надо будет найти нужные слова, хотя нет уже тех листочков, на которых рождалось ЭТО. Придется всё равно…

Зачем надо было его делать? Спели бы хором какую-нибудь песенку, вот и славно – фестиваль открыт. Да так сейчас и делают, и ничего, небо на землю не падает…

Это же всего лишь способ сказать, крикнуть о своей боли, о том, что не дает НАМ двигаться дальше, не бросив ЭТО в зал, не забив в движение мыслей и отношений как колышек – собственную Позицию…

В ней всё и дело. В Позиции. Когда клуб в разных составах ездит по слетам и поёт песенки или «по авторам» или «по темам», и список песен после года таких тренировок длиннее, чем можно исполнить за выходные… Когда начинаешь понимать, что прислушиваются не только к тому, что ты поешь, и не только к тому, что после чего и при каком настроении и аудитории, но и к тому, ЧТО, и о чем ты  ГОВОРИШЬ… И не всегда это вопрос «звездности» – ей,  как гриппом переболели все по очереди, часто это были и серьезные подкаты  – типа, «скажи-ка дядя..»…Когда из-за того, что через клуб проходят десятки людей (их же там никто не держит) право говорить «мы, в КСП ППИ считаем, что…» приобретает каждый, кто может сказать Филу «привет»… В это время наша Позиция начала вязнуть в странной каше.

Кто-то считал, что СП – это про «танцует муха на стекле па де-де…», кто то был уверен, что forever «шхельда белым-бела», тут же были бойцы про «строй гитары не терпит фальши»,  где-то рядом клубились фанаты «к чему нам быть на ты, к чему…» и среди этого всего социальщики-активисты с «по ночам… умирают седые звонари …не дождавшись утренней зари…». На фоне всего этого наши неагрессивно-рефлексивные искания с Ланцбергом, Мининым и музыкальным вызовом «Берега» потихоньку переставали проканывать как стиль в музыкально-самопальной мгле, нами во многом и поднятой.

Уже становилось понятно, что не мы толкаем состав, а он толкает нас, заставляя бежать вперед, не рассуждая, и не открывать другим, то, что открылось нам, по простой причине, что уже выдали каждому по пайке съедобного репертуара и, типа, хватит.

Это я так понимал. И сейчас так вижу. Другие-то наши ребята – другие основания имели, наверное, чтобы в подготовку втянуться. Но факт-то был. Не один кто-то написал сценарий и другим объяснил.

Да, наверное, мы не знали, через что придется пройти, когда начинали. Кажется – всё понятно, надо построить стихи и песни так, чтобы сказать о том, что мы думаем …по поводу всего вообще в нашей теме… Короче, сначала надо было разобраться с самими собой,  но мы летели вперед, не разбираясь, а пытаясь построить хоть что-то похожее на общую мысль.

Что пошло в шлак, может, кто-то и вспомнит, но договорились до того, что всё это действие в первую очередь – Игра. Если мы будем учить, да ещё и со сцены, то всё сломается  по самому главному основанию.

Значит, вести. Но как вести так, чтобы показать, что ЕСТЬ в нас ( и в зрителях тоже), большее,  чем «давайте споём что-нибудь»? Это значит, надо было поставить на карту всё, накопившееся за эти недолгие тогда годы. Всё доверие к нам. И репутацию тех, кого, по крайней мере стоит выслушать, уж если они взобрались на сцену. И что-то пытаются сказать.

Доспорились до того, что суть Пролога будет, в проведении слушателя тропой Фауста – в том смысле, мы попробуем свести в себя на 15 минут всю низость, плоскость и, одновременно, высоту поэзии, которая поется под гитару. И, если нам удастся сделать так, чтобы в голове зрителя низкое разбилось о высокое, если он засомневается в достаточности своего песенного пайка, если он поверит нам, как майн-ридовским Следопытам, и окажется готов принять поднятую планку эстетических требований к Настоящему, то значит, не зря сидели ночами, расползаясь по домам, после того, как последние троллейбусы прятались по депо.

Когда договорились, осталось СДЕЛАТЬ. То есть – написать. Разучить. Отрепетировать. Приехать и исполнить.

Забуксовали на «написать». Уже было понятно, какого типа были нужны песни и стихотворения, но всё было рядом и не попадало. Это сейчас – нажал «поиск» и всё готово. А тогда решалась задача сборки конструкции, где каждый элемент подвергался сомнению. Хотя собирались у Галки Куприяновой, у которой вся гостиная заставлена книгами, хотя тащили с собой, всё, что есть или может помочь, стихов не хватало всё равно. Они не прикреплялись к выбранным песням, или уводили ассоциации в сторону… они были недостаточно высоки или недостаточно дебильны… Кокшаров, например, прочитав стихи Береснева (маленькая беленькая книжка с зеленым цветочком на обложке, и стихи как у акына – «вот стол, вот варенье, вот и всё стихотворенье»), пришел в бешенство: - Галка, ты зачем держишь дома эту муру? Её надо выкинуть. Давай я выкину! – и полез к форточке – выбрасывать прямо на Компрос. Галка в своей манере потушила интеллектуальный взрыв и забрала книжку и засунула её подальше.

Долго разбирались с длиннотами – ну, тяжело резать стихи и, например, Пастернака оставили целиком. Рискнули, хотя некоторые говорили, что не выдержит зритель. Не попали в Пролог ни Минин, ни Ахматова, ни Цветаева… Бродского тогда мы еще не читали… Попал Левитанский, как ни странно – Есенин и еще кто-то – прочитают – напомнят.

            …На фестивале было тепло. Зрителей было к открытию тысячи две. Мы вывалились на сцену кучей, как всегда долго настраивали микрофоны по высоте и… начали…

            «Поднявший меч на наш союз, достоин будет худшей кары…» - это было вполне штатное начало. Ну, могли начинать фестивали и не так пафосно, но гимн, так гимн, и народ начал, как положено, вставать…

            Но, стоящие на сцене, не допели до конца величественную песню и в оборвавшемся звуке аккорда уже кто-то читал четверостишье о том, что песня – это очень хорошо.

В амфитеатре улыбались, доверившиеся нам люди, некоторые подпевали. И тут катящаяся с горы звуковая машина остановилась. Мы специально репетировали так, чтобы наши развеселые крики гасли как свет в комнате – раз, и тишина.

…По-моему Пастернака дали читать Лариске.

            Её ломающийся от волнения голос запустил кучу мурашек у тех, кто включился в то, что происходит:

...И пошел сольный номер Людки Бегишевой. Это была песня на стихи Левитанского. Единственным источником этих стихов в этой песне была она, так как аналогичная песня с тем же названием «Кинематограф» и с очень похожими словами почему-то не несла той энергетики, рассекающей дезориентированных зрителей. А эта – резала. Так, как было надо.

            "Нескончаемой спирали бесконечные круги.

            Снизу – вверх пролеты лестниц –

            Ты беги по ним, беги.

            Там, вверху, под самой крышей.

В темноте горит окно.

Жизнь моя – кинематограф – черно-белое кино.

Я люблю сюжет старинный, где с другими наравне.

я не первый год играю роль, доставшуюся мне.

И, безвестный исполнитель, не расстраиваюсь я,

что в больших твоих афишах роль не значится моя.

Что в обширных этих списках исполнителей ролей

среди множества фамилий нет фамилии моей.

Всё проходит, всё проходит снег сменяется дождем.

Всё проходит, всё проходит мы пришли и мы уйдем.

Всё проходит, всё проходит с миража, из ничего.

Всё проходит, но бесследно не проходит ничего.

И, участвуя в сюжете, я гляжу со стороны,

как бегут мои мгновенья, мои годы, мои сны.

Как сплетается с другими эта тоненькая нить,

где уже мне к сожаленью ничего не изменить

… Кто слышал, как Людка одна поет, когда поперло, понимает, что ЭТО было…

…Потому, что в этой драме, будь я шут или король

дважды роли не играют, только раз играют роль.

И над собственною ролью плачу я и хохочу

по возможности достойно

доиграть её хочу.

Ведь не мелкою монетой – жизнью собственной плачу

и за то, что горько плачу

и за то, что хохочу."

И снова Лариска без паузы – уже Есенина:

"Быть поэтом — это значит то же,
Если правды жизни не нарушить,
Рубцевать себя по нежной коже,
Кровью чувств ласкать чужие души.

Быть поэтом — значит петь раздолье,
Чтобы было для тебя известней.
Соловей поет — ему не больно,
У него одна и та же песня.

Канарейка с голоса чужого —
Жалкая, смешная побрякушка.
Миру нужно песенное слово
Петь по-свойски, даже как лягушка".

 И дальше мы, чуть не с шепота начинали хором:

            «Шепчутся деревья, пламя небо лижет –

впереди далекий путь, нелегкою тропой.

            Брось свои печали, лучше сядь поближе

и еще раз песню ту пропой.

Может, просто больше не бывать такому,

может, просто мы с тобой немного на войне.

Сверим наши струны, добрый мой знакомый

            чтобы быть уверенным вдвойне.

                        Слушай и скажи мне: верно ль я пою

                        песню, что сегодня ты мне дал с собой?

                        Я тебе сегодня подарю свою –

                        с нею тоже можно и в путь и в бой."

И с последних фраз Ланцберга, с того же ритма, в той же тональности начинал пробиваться мотив, который был прерван в самом начале:

«Среди совсем чужих миров,

и слишком ненадежных истин,

не дожидаясь похвалы, мы перья белые свои почистим.

…Пока ж не грянула пора нам расставаться понемногу –

Возьмемся  за руки друзья, возьмемся за руки друзья,    

Возьмемся за руки – ей Богу…»»